МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ Письма из Москвы в Нижний Новгород
НАЗАД
СОДЕРЖАНИЕ
ВПЕРЕД
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Расставаясь со мною на берегах Волги,1
где мы вместе ощутили столько разнообразных
чувствований, сначала уничижения,
трепета, потом надежды и наконец полного
торжества, ты поручил мне, друг мой,
описать тебе состояние, в котором я
найду Москву, и сообщить заключения о
будущем ее в рассуждении населения,
отстройки и вообще состава общества.
Трудную ты возложил на меня комиссию,
к которой я не знаю как приступить и не
ведаю с чего начать.
Приезжай сюда сам, и увидишь, что русскому
с русским сердцем и душою в обращенной
в пепел Москве не так легко говорить о
ней, как то нам казалось издали. Здесь
-- посреди пустырей, заросших крапивою,
где рассеянные развалины печей и труб
свидетельствуют, что за год до сего
стояли тут мирные кровы наших родственников
и сограждан, -- здесь, говорю я, ненависть
к извергам-французам {Нынешнее слово
француз -- синонима чудовищу, извергу,
варвару и проч. такого рода: следственно,
избегая плеоназма, я впредь буду
употреблять которое-нибудь из них; во
всяком случае оно будет значить: нынешний
француз. -- Соч. (Далее, если нет
специальной пометки, все пристраничные
сноски и шрифтовые выделения текста
принадлежат автору, а переводы с
указанием языка -- в скобках -- составителю.
Ему же принадлежат примечания к "Письмам"
на с. 231--265. -- Ред.).} объемлет сердце,
и одно чувство мщения берет верх над
всеми прочими.
Когда душа наполнена столь живыми
ощущениями, тогда язык не в силах
выразить ее движений. Итак, друг мой,
довольствуйся на первый случай не
тем, чего ты требовал от меня, --
довольствуйся не описанием Москвы,
a описанием безо всякого систематического
порядка впечатлений,2 которые
зрелище ее на меня произвело. Москва,
по мнению моему, в виде опустошения, в
котором она теперь является, должна
быть еще драгоценнее русскому сердцу,
нежели как она была во время самого
цветущего ее положения. В ней мы должны
видеть величественную жертву спасения
нашего и, если смею сказать, жертву
очистительную. Закланная на олтаре
Отечества, она истлела вся; остались
одни кости, и кости сии громко гласят:
"Народ Российский, народ доблестный,
не унывай! Доколе пребудешь верен
церкви, царю и самому себе, дотоле не
превозможет тебя никакая сила. Познай
сам себя и свергни с могучей выи своей
ярем, поработивший тебя -- исполина! --
подражания пигмеям, коих все душевные
силы истощились веками разврата. Познай
себя! а я, подобно фениксу, воспарю из
пепла своего и, веселясь о тебе, облекусь
во блеск и красоту, сродные матери
градов Российских, и снова вознесу
главу мою до облаков!" -- Так я слышу
глас сей...
А ты смеешься надо мною, что с самых
первых строк я ударился в декламацию;
но, друг мой, вспомни о том, что мы
говаривали в Нижнем. Не соглашались ли
мы в том, что нельзя теперь о России ни
писать, ни даже говорить слогом
обыкновенным? И как тому быть иначе? В
событиях нашего Отечества все чудесно:
как будто читаешь Ариоста.3 Европа
вся опрокинулась на нас. Полмиллиона
(со времен Дария,4 число людей
невиданное под одними знаменами)
вторгается в наши пределы под
предводительством разбойника,
пространство земли на тысячу верст
потекло кровию, огонь и меч опустошают
города и села, Москва -- столица! -- пылает,
и злодей, осклабясь на зарево ее, мечтает:
нет более России! Нет, злодей! Есть
Россия, и будет, а твоих пятьсот тысяч
рабов не стало: их кости рассеяны по
земле, ими опустошенной, и ты, покрытый
срамом и проклятиями, бежишь, во
свидетельство пред вселенною, что слава
твоя -- лишь смрадный дым, а Россия, как
скала гранитная, непоколебима, доколе
пребудет верна Богу и себе!
Истинно все чудесно у нас! Какой народ!
Какие в нем силы телесные и душевные!
Пространство земли нашей -- семнадцать
миллионов квадратных верст; народонаселение
-- сорок четыре миллиона, из которых
сорок миллионов одним языком говорят,
одним крестом крестятся!.. И думают, что
есть здравый смысл у человека, вздумавшего
мерить такую империю, какова наша, тем
самым масштабом, который он прикладывал
к Пиемонту, Виртембергу, Саксонии и
проч.?
Не могу не вспомнить при сем случае
презабавного признания, которое мне
сделал некто Господин П...., бывший
американским посланником в М.... Он звал
меня к себе обедать. На вопрос мой, кто
еще будет у него обедать, он отвечал:
"Весь дипломатический корпус:
российской и английской посланники".
-- "Как? -- прервал я речь его, -- разве
вы в дипломатическом сословии признаете
только посланников русского и
английского?" -- "Почти так, --
продолжал, улыбаясь, П...., -- я, американец,
привык взглядом на карту судить о
державах; например: на древнем материке
я вижу, что почти весь север его под
Россиею, и говорю: вот исполин-держава!
Она то, что мы в Северной Америке. Я вижу
Китай -- и это держава. Англия, хотя не
велика пространством, но зато владычествует
на морях и повелевает в обеих Индиях,
в Африке и пятой части света -- вот прямо
держава! Испанию {Это было говорено в
1805 году.} я примечаю не в Европе, а в
Мексике и Перу.5 Португалии я бы
и не доискался на карте, если б она не
лежала последняя на западном краю
Европы и не смотрела на Бразилию.6
Прочее же все у вас (говоря о европейцах)
обветшало, износилось; нравственный и
политический маразм {Так называется
во врачебной науке сухотка, т. е.
крайняя сухость и увядание всего тела.}
истощил все душевные силы и довел до
такого единообразного ничтожества,
что, так как у всех покрой платья один,
так точно и физиогномия характера одна
же: эгоизм и рабство. При таких
обстоятельствах Бонька (Boney, -- так
называл он Бонапарта) вздумал основать
великую империю свою и глотает
своих робких и малодушных соседей, но
и ему, наконец, подавиться. Сила Франции
-- судороги, а гений властелина ее -- не
благоразумие, а дерзость, и так
http://az.lib.ru/
Vis consilii expers mole mit sua! {*}7
{* Т. е. Сила без благоразумия
сокрушается под собственною своею
тяжестию.}
Ты прав, Господин П...! И что
здравый твой американский рассудок
предузнал, то 1812 год оправдал в полной
мере. На Бородинском поле погребена
мнимая непобедимость французов; в
Кремле Бонька сложил с буйной
головушки своей оскверненный им венец,
а пятьсот тысяч разбойников его обрели
погибель от роковой для всех врагов
наших Москвы, о которой можно с Клавдианом
сказать:8
Hanc urbem insano nullus qui Marte petivit
Laetatus violasse redit nec numina sedem
Destituent {*} -- --
{* Никто из напавших на сей город
безумною бранию не возвращается,
радуясь, что осквернил оный. Боги не
оставят обители своей.}
Не правда ли, друг мой, что сии
Клавдиановы слова не столько Риму
приличны, как Москве? -- И в самом деле,
кто из врагов, разорявших ее, мог
веселиться ударами, ей нанесенными? --
Татара? Они под пятою России. -- Поляки?
Участь их всем известна. -- Французы?
Им-то, кроме сбывшегося, я предвещаю
годину, противу всех врагов наших
ужаснейшую. Позволь мне на минуту быть
пророком. Вот! Я уже стою на треножнике;
власа на главе вздымаются, изменяется
цвет в лице; присутствие божества теснит
дух в груди моей. Deus! Ecce Deus? {Бог! Это Бог!
(лат.).} -- Послушай! Не пройдет целого
века, и французская нация исчезнет.
Политическое ее чудовищное бытие,
несовместное с целостию общества
человеческого, уже двадцать лет как
обрекло ее уничтожению и довело все
племена, все роды до такого противу нее
раздражения, что погибель ее соделалась
почти необходимою для общего спокойствия.
Приговор: delenda Francia!{Истребить
Францию.}9 во всех сердцах, если
еще не у всех в устах; он исполнится, и
тогда развратнейший изо всех народов
представит собою ужасное позорище на
театре мира. Останки его, скитающиеся
по свету, будут вопить, подобно Фезею
в Вергилиевом аде:
Discite justitiam moniti et non tempere Divos! {*}10
{* Научитесь (смертные) творить
правду и почитать Богов.}
-- и докажут примером своим, что
без веры общество человеческое, как бы
оно сильно ни было, долго существовать
не может. -- Жиды, хотя и без Отечества,
но имеют некоторое политическое
существование: религия служит узлом,
связующим бродящее их общество; французам
же не предстоит и подобного сему жребия.
Одно им остается -- быть особливым
родом цыган: старые меняют лошадей,
ворожат, пляшут; новые будут делать
помаду, чепчики и учить -- танцовать, но
не языку своему, которому честь пройдет
чрез сто лет даже и у нас. -- Верь
пророчеству моему, и прощай!
ПРИМЕЧАНИЯ
СО. 1813. Ч. 8. No 35. С. 89--97.
1Расставаясь со мною на
берегах Волги, где мы вместе ощутили...
-- Адресат "Писем" в данном случае
условен: бывший житель Москвы, волею
военных перипетий очутившийся на чужой
стороне. К осени 1812 г. в Нижнем Новгороде
оказалось большое количество москвичей,
покинувших столицу перед приходом в
нее неприятеля. Ср. в письме К. Н. Батюшкова
к Н. И. Гнедичу от 13 октября 1813 г. из
Нижнего Новгорода в Петербург: "Мы
живем теперь в трех комнатах, мы -- то
есть Катерина Федоровна (Муравьева. --
В. К.) с тремя детьми, Иван Матвеевич
(Муравьев-Апостол. -- В. К.), П. М.
Дружинин, англичанин Евенс, которого
мы спасли от французов, две иностранки,
я, грешный, да шесть собак <...> Здесь
Карамзины, Пушкины, здесь Архаровы,
Апраксины, одним словом -- вся Москва..."
(Батюшков К. Н. Соч. М., 1989. Т. 2. С. 234).
Батюшков уехал из Нижнего в феврале
1813 г.; Муравьев-Апостол -- несколько
раньше. Возможно, что, представляя
условного "адресата" своих "Писем",
автор имел в виду как раз Батюшкова, с
которым в период изгнания в Нижнем
общался наиболее часто и активно.
2...довольствуйся не
описанием Москвы, а описанием безо
всякого систематического порядка
впечатлений. -- Известное "описание
Москвы" Батюшкова -- очерк "Прогулка
по Москве" (1811) -- могло быть известно
Муравьеву-Апостолу; на него он здесь и
намекает.
3В событиях нашего
Отечества все чудесно: как будто читаешь
Ариоста. -- Упоминание "чудес",
напоминающих поэму Лодовико Ариосто
(1474--1533) "Неистовый Роланд", тоже
"отсылает" к беседам автора "Писем"
с К. Н. Батюшковым, особенно выделявшим
Ариосто среди мировой поэзии ("Возьмите
душу Вергилия, воображение Тасса, ум
Гомера, остроумие Вольтера, добродушие
Лафонтена, гибкость Овидия: вот Ариосто!"
-- Батюшков К. Н. Соч. Т. 2. С. 202). В
письме к Н. И. Гнедичу от 29 декабря 1811
г. сохранилось свидетельство, что
Батюшков в этот период занимался
переводом 34-й песни "Неистового
Роланда"; из этого большого ("листа
три") перевода до нас дошел (в составе
того же письма) лишь небольшой фрагмент,
посвященный как раз "Астольфову
путешествию в луну" -- "дурачеству"
и "сумасбродности" окружающего
мира: "Увы, мы носим все дурачества
оковы..." (там же. С. 201--203). Можно
предположить, что Муравьев-Апостол,
сравнивая "события нашего Отечества"
с "чудесами" Ариосто, имеет в виду
как раз этот -- не дошедший до нас --
перевод Батюшкова.
4...Со времен Дария. --
Имеется в виду древнеперсидский царь
Дарий I (550-- 485 до н. э.), сын Гистаспа,
знаменитый завоеватель древности,
распространивший свое господство в
Азии до реки Инда. Дарий был популярен
в русской культуре благодаря "Истории"
Геродота.
5Испанию я примечаю не
в Европе, а в Мексике и Перу. -- С XVI в.
Мексика и Перу, завоеванные конкистадорами
Кортеса и Писарро, были колониями
("вице-королевствами") Испании; в
1810 г. и в Мексике, и в Перу вспыхнули
восстания против испанского владычества,
в результате которых, после многолетней
борьбы, Испания вынуждена была признать
независимость того и другого государства.
Положение Перу как испанской колонии
вызывало сочувственные отклики в
русской литературе; см., например,
стихотворение Гнедича "Перуанец к
испанцу" (1805), которое истолковывалось
как призыв к борьбе с рабством и тиранией.
6Португалии я бы и
не доискался на карте, если б она <...>
не смотрела на Бразилию. -- Бразилия
со времени открытия (1560) считалась
владением Португалии; с 1808-го по 1821 г.
Бразилией правил изгнанный с родины
Наполеоном португальский король Иоанн
IV.
7Vis consili expers mole mit sua. --
Латинское крылатое выражение, пришедшее
из оды Горация (III. 4, 65): "Сила, лишенная
разума, рушится от своей громадности
сама собой".
8...можно с Клавдианом
сказать... -- Клавдиан Клавдий (ок.
375--404), последний из великих латинских
поэтов, творения которого тесно
переплетаются с историческими событиями
IV века. Приводится цитата из поэмы
Клавдиана "Похищение Прозерпины"
("De raptu Proserpinae").
9...delenda Francia! -- Образование
по типу крылатого латинского изречения
"Delenda est Carthago!" -- "Карфаген должен
быть разрушен!".
10Discite justitiam moniti et non
tempere Divos! -- Цитата из "Энеиды"
Вергилия (VI, 620); в современном переводе
(С. Ошерова) звучит так: "Не презирайте
богов и учитесь блюсти справедливость".
Эти слова в "Вергилиевом аде"
возглашает не Тезей, а Флегий, который
поджег в Дельфах храм Аполлона.