Главная | Регистрация | Вход
...
Меню сайта
Форма входа
Категории раздела
СРОЧНО ! ВАЖНО ! [0]
ДОСТОЙНО ВНИМАНИЯ [0]
ЭТО ИНТЕРЕСНО МНЕ, МОЖЕТ И ВАМ? [0]
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Наш опрос
Если бы Вы решали судьбу Николая 2
Всего ответов: 74
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0
    статистика посещений сайта
     
    КНИГИ
    Как был написан
    Василий Теркин
    продолжение 2
     
    Перед весной 1942 года я приехал в Москву и, заглянув в свои тетрадки, вдруг решил оживить "Василия Теркина". Сразу было написано вступление о воде, еде, шутке и правде. Быстро дописались главы "На привале", "Переправа", "Теркин ранен", "О награде", лежавшие в черновых набросках. "Гармонь" осталась в основном в том же виде, как была в свое время напечатана. Совсем новой главой, написанной на основе впечатлений лета 1941 года на Юго-Западном фронте, была глава "Перед боем".

    Перемещение героя из обстановки финской кампании в обстановку фронта Великой Отечественной войны сообщило ему совсем иное, чем в первоначальном замысле, значение. И это не было механическим решением задачи. Мне уже приходилось говорить в печати о том, что собственно военные впечатления, батальный фон войны 1941-1945 годов для меня во многом были предварены работой на фронте в Финляндии. Но дело в том, что глубина всенародно-исторического бедствия и всенародно-исторического подвига в Отечественной войне с первого дня отличила ее от каких бы то ни было иных войн и тем более военных кампаний.

    Я недолго томился сомнениями и опасениями относительно неопределенности жанра, отсутствия первоначального плана, обнимающего все произведение наперед, слабой сюжетной связанности глав между собой. Не поэма - ну ипусть себе не поэма, решил я; нет единого сюжета - пусть себе нет, не надо; нет самого начала вещи - некогда его выдумывать; не намечена кульминация и завершение всего повествования - пусть, надо писать о том, что горит, не ждет, а там видно будет, разберемся. И когда я так решил, порвав все внутренние обязательства перед условностями формы и махнув рукой на ту или иную возможную опенку литераторами этой моей работы, - мне стало весело и свободно. Как бы в шутку над самим собой, над своим замыслом я набросал строчки о том, что эта "книга про бойца, без начала, без конца". Действительно, было "сроку мало начинать ее сначала": шла война, и я не имел права откладывать то, что нужно сказать сегодня, немедленно, до того времени, как будет изложено все по порядку, с самого начала.


        
    Почему же без конца?!
    Просто жалко молодца.

    Мне казалось понятным такое объяснение в обстановке войны, когда конец рассказа о герое мог означать только одно - его гибель. Однако в письмах товарищей, не просто читателей "Теркина", а рассматривающих его, так сказать, в научном плане, было какое-то недоумение по поводу этих строк: не следует ли понимать их как-нибудь иначе? Не следует!

    Но не скажу, что вопросы формы моего сочинения так-таки и не волновали меня больше с той минуты, как я отважился писать "без формы", "без начала и конца". Формой я был озабочен, но не той, какая мыслится вообще в отношении, скажем, жанра поэмы, а той, какая была нужна и постепенно в процессе работы угадывалась для этой собственно книги.

    И первое, что я принял за принцип композиции и стиля,- это стремление к известной законченности каждой отдельной части, главы, а внутри главы - каждого периода, и даже строфы. Я должен был иметь в виду читателя, который хотя бы и незнаком был с предыдущими главами, нашел бы в данной, напечатанной сегодня в газете главе нечто целое, округленное. Кроме того, этот читатель мог и не дождаться моей следующей главы: он был там, где и герой,- на войне. Этой примерной завершенностью каждой главы я и был более всего озабочен. Я ничего не держал про себя до другого раза, стремясь высказаться при каждом случае - очередной главе - до конца, полностью выразить свое настроение, передать свежее впечатление, возникшую мысль, мотив, образ. Правда, этот принцип определился не сразу - после того, как первые главы "Теркина" были напечатаны подряд одна за другой, а новые потом уже появлялись по мере написания. Я считаю, что правильным и во многом определившим судьбу "Теркина" было мое решение печатать первые главы до завершения книги. Читатель мне помог написать эту книгу такой, какова она есть, об этом я еще скажу ниже. Жанровое обозначение "Книги про бойца", на котором я остановился, не было результатом стремления просто избежать обозначения "поэма", "повесть" и т. п. Это совпадало с решением писать не поэму, не повесть или роман в стихах, то есть не то, что имеет свои узаконенные и в известной мере обязательные сюжетные, композиционные и иные признаки. У меня не выходили эти признаки, а нечто все-таки выходило, и это нечто я обозначил "Книгой про бойца". Имело значение в этом выборе то особое, знакомое мне с детских лет звучание слова "книга" в устах простого народа, которое как бы предполагает существование книги в единственном экземпляре. Если говорилось, сбывало, среди крестьян, что, мол, есть такая-то книга, а в ней то-то и то-то написано, то здесь никак не имелось в виду, что может быть другая точно такая же книга. Так или иначе, но слово "книга" в этом народном смысле звучит по-особому значительно, как предмет серьезный, достоверный, безусловный.

    И если я думал о возможной успешной судьбе моей книги, работая над ней, то я часто представлял себе ее изданной в матерчатом мягком переплете, как издаются боевые уставы, и что она будет у солдата храниться за голенищем, за пазухой, в шапке. А в смысле ее построения я мечтал о том, чтобы ее можно было читать с любой раскрытой страницы.

    С того времени как в печати появились главы первой части "Теркина", он стал моей основной и главной работой на фронте.  Ни одна из моих работ не давалась мне так трудно поначалу и не шла так легко потом, как "Василий Теркин". Правда, каждую главу я переписывал множество раз, проверяя на слух, подолгу трудился над какой-нибудь одной строфой или строкой.

    К примеру вспомнить, как складывалось начало главы "Смерть и воин", в стихотворном смысле "образовавшейся" из строчек старинной песни о солдате:


        
    Ты не вейся, черный ворон,
    Над моею головой.
    Ты добычи не дождешься,
    Я солдат еще живой...


    Сперва была запись, где стихи шли вперемежку с прозаическим изложением, - важно было "охватить" в целом картину:

             
    Русский раненый лежал...
     
    Теркин лежит на снегу, истекая кровью.
    Смерть присела в изголовье, говорит:

    - Теперь ты мой. Отвечает:

    - Нет, не твой, Я солдат еще живой.
    - Ну,- говорит,- живой! Шевельни хотя б рукой.- Теркин тихо отвечает:
     Соблюдаю, мол, покой...

    Потом появилась начальная строфа:

        
    В чистом поле на пригорке,
    Одинок, и слаб, и мал,
    На снегу Василий Теркин
    Неподобранный лежал.

    Но тут не хватало приметы поля боя, и получалась слишком условно-песенная картина: "В чистом поле..." - и дальше просились слова: "под ракитой..." А мне нужна была при интонации, идущей от известной песни, реальность нынешней войны. Кроме того, вторая строчка не годилась - она была не проста, в ней больше было беллетристической, чем песенной характеристики. Тогда пришла строфа:

        
    За далекие пригорки
    Уходил сраженья жар.
    На снегу Василий Теркин
    Неподобранный лежал.

    Это не очень хорошо, но дает большую определенность места и времени: бой уже вдалеке, раненый уже долго лежит на снегу, он замерзает. И следующая строфа естественно развивает первую:

        
    Снег под ним, набрякши кровью,
    Взялся грудой ледяной.
    Смерть склонилась к изголовью;
    - Ну, солдат, пойдем со мной.

    Но в целом эта глава написалась легко и быстро: сразу были найдены ее основной тон и композиция {Главе "Смерть и воин" в "Книге, про бойца" принадлежит, между прочим, еще и та роль, что она ближайшим образом связывает "Василия Теркина" с опубликованным спустя много лет "Теркиным на том свете". В ней, этой главе, содержится внешняя сюжетная схема последней моей поэмы: Теркин, полумертвым подобранный на поле боя, возвращается к жизни из небытия, "с того света", картины которого составляют особое, современное содержание моего "второго "Теркина". (Прим. автора.)}. А сколько было написано строк, переправленных десятки раз только затем иногда, чтобы выбросить их в конце концов, испытывая при этом такую же радость, как при написании новых удачных строк.

    И все это, пусть даже было трудно, но не нудно, делалось всегда в большом душевном подъеме, с радостью, с уверенностью. Должен сказать вообще: по-моему, хорошо бывает то, что пишется как бы легко, а не то, что набирается с мучительной кропотливостью по строчечке, по словечку, которые то встанут на место, то выпадут - и так до бесконечности. Но все дело в том, что добраться до этой "легкости" очень нелегко, и вот об этих-то трудностях подхода к "легкости" идет речь, когда мы говорим о том, что наше искусство требует труда. А если ты так-таки и не испытал "легкости", радости, когда чувствуешь, что "пошло", не испытал за все время работы над вещью, а только, как говорят, тащил лодку посуху, так и не спустив ее на воду, то вряд ли и читатель испытает радость от плода твоих кропотливых усилий.

    В это время я работал уже не на Юго-Западном, а на Западном (3-м Белорусском) фронте. Войска фронта находились тогда, примерно говоря, на земле восточных районов Смоленской области. Направление этого фронта, которому предстояло в недалеком будущем освободить Смоленщину, определило некоторые лирические мотивы книги. Будучи уроженцем Смоленщины, связанный с нею многими личными, биографическими связями, я не мог не увидеть героя своим земляком.

    С первых читательских писем, полученных мною, я понял, что работа моя встречена хорошо, и это придало мне сил продолжать ее. Теперь уже я не был с нею один на один: мне помогало теплое, участливое отношение читателя к ней, его ожидание, иногда его "подсказки": "А вот бы еще отразить то-то и то-то"... и т. п.

    В 1943 году мне казалось, что, в соответствии с первоначальным замыслом, "история" моего героя завершается (Теркин воюет, ранен, возвращается в строй), и я поставил было точку. Но по письмам читателей я понял, что этого делать нельзя.

    В одном из таких писем сержант Шершнев и красноармеец Соловьев писали:  "Очень огорчены Вашим заключительным словом, после чего не трудно догадаться, что Ваша поэма закончена, а война продолжается. Просим Вас продолжить поэму, ибо Теркин будет продолжать войну до победного конца".

    Получалось, что я, рассказчик, поощряемый моими слушателями-фронтовиками, вдруг покидаю их, как будто чего-то не досказав. И, кроме того, я не видел возможности для себя перейти к какой-то другой работе, которая бы так захватила меня. И вот из этих чувств и многих размышлений явилось решение продолжать "Книгу про бойца". Я еще раз пренебрег литературной условностью, в данном случае условностью завершенности "сюжета", и жанр моей работы определился для меня как некая летопись не летопись, хроника не хроника, а именно "книга", живая, подвижная, свободная по форме книга, неотрывная от реального дела защиты народом Родины, от его подвига на войне. И я с новым увлечением, с полным сознанием необходимости моей работы принялся за нее, видя ее завершение только в победном завершении войны и ее развитие в соответствии с этапами борьбы - вступлением наших войск на новые и новые, освобождаемые от врага земли, с продвижением их к границам и т. д.

    Еще одно признание. Примерно на середине моей работы меня было увлек-таки соблазн "сюжетности". Я начал было готовить моего героя к переходу линии фронта и действиям в тылу у противника на Смоленщине. Многое в таком обороте его судьбы могло представляться органичным, естественным и, казалось, давало возможность расширения поля деятельности героя, возможность новых описаний и т. д. Глава "Генерал" в своем первом напечатанном виде посвящена была прощанью Теркина с командиром своей дивизии перед уходом в тыл к врагу. Были опубликованы и другие отрывки, где речь уже шла о жизни за линией фронта. Но вскоре я увидел, что это сводит книгу к какой-то частной истории, мельчит ее, лишает ее той фронтовой "всеобщности" содержания, которая уже наметилась и уже делала имя Теркина нарицательным в отношении живых бойцов такого типа. Я решительно повернул с этой тропы, выбросил то, что относилось к вражескому тылу, переработал главу "Генерал" и опять стал строить судьбу героя в сложившемся ранее плане.

    Говоря об этой работе в целом, я могу только повторить слова, что уже были сказаны мною в печати по поводу "Книги про бойца":

    "Каково бы ни было ее собственно литературное значение, для меня она была истинным счастьем. Она мне дала ощущение законности места художника в великой борьбе народа, ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения. "Теркин" был для меня во взаимоотношениях писателя со своим читателем моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю".

    Читатель-фронтовик, которого я за время нашего очного и заочного, через страницы печати, общения привык считать как бы своим соавтором - по степени его заинтересованности в моей работе,- этот читатель со своей стороны также считал "Теркина" нашим общим делом.

    "Уважаемый Александр (не знаю, как по отчеству),- писал, например, боец Иван Андреев,- если Вам потребуется материал, могу сделать услугу. Год на передовой линии фронта и семь боев кое-чему научили и кое-что дали мне".

    "Я слышал на фронте рассказ бойца о Васе Теркине, который не читал в Вашей поэме, - сообщал К. В. Зорин из Вышнего Волочка. - Может быть, он вас интересует?"

    "Почему нашего Василия Теркина ранило? - спрашивали меня в коллективном письме Д. Калиберды и другие.- Как он попал в госпиталь? Ведь он так удачно сшиб фашистский самолет и ранен не был. Что он - простудился и с насморком попал в госпиталь? Так наш Теркин не таковский парень. Так нехорошо, не пишите так про Теркина. Теркин должен быть всегда с нами на передовой, веселым, находчивым, смелым и решительным малым... С приветом! Ждем скорее из госпиталя Теркина".

    И много таких писем, где читательское участие в судьбе героя книги перерастает в причастность самому делу написания этой книги.

    Задолго до завершения "Теркина" в редакции газет и журналов, где печатались очередные части и главы книги, стали поступать "продолжения" "Теркина" в стихах, написанных почти исключительно людьми, впервые пробующими свои силы в подобном деле. Одним из первых опытов была "третья часть" "Теркина", присланная гвардии старшим сержантом Кондратьевым, который в своем письме на имя редактора газеты "Красноармейская правда" писал:

    "Тов. редактор!

    Убедительно прошу извинить, если оторву несколько минут Вашего времени на мою поэму "Василий Теркин", 3-я часть. Прошу, конечно, согласовать с тов. Твардовским, как автором этой поэмы. Будучи на фронте, за последние 8-10 месяцев мне не приходилось читать новинки нашей литературы. Вот только в госпитале я увидел поэму о Теркине, хотя не читал первую часть. Не зная замысла автора и будущего Теркина, я дерзнул попробовать изобразить его как красноармейца, предполагая, что его в момент захвата селения не было в первых рядах, но он должен был как хотя бы и временным командиром проявить себя и стать примером..."

    Курсант В. Угрюмов рассказывает в письме о своем "плане" описать второго Теркина, героя труда...

    "Солдат приходит с войны,- пишет он,- но ему отдых (даже месяц отдыха после всех передряг) не по нутру. С первого дня он начинает работу. Встречается с замкомбатом, и вместе начинают руководить, работать. От бригадира полевой бригады Теркин доходит до директора МТС. За доблестный труд представлен к высшей награде...

    Вот, примерно, вкратце такой сюжет..."

    Кроме "продолжений" "Теркина", большое место среди писем читателей, особенно в послевоенное время, занимают стихотворные послания к Василию Теркину, с настоятельными пожеланиями, чтобы "Книга про бойца" была мною продолжена.

    Мне остается остановиться на этом, может быть наиболее трудном, пункте из трех, которые я наметил вначале.

    В мае 1945 года была опубликована заключительная глава "Теркина" - "От автора". Она вызвала много откликов в стихах и прозе. Девяносто девять процентов их сводилось к тому, что читатели хотят узнать Теркина в условиях мирной трудовой жизни. Такие письма я получаю до сих пор, а иногда они адресованы не мне, а редакциям различных изданий, Союзу писателей, то есть организациям, которые, по мнению авторов писем, должны воздействовать на меня, так сказать, в общественном порядке.

    В. Минеров из Пречистенского района на Смоленщине в сопроводительной к своим стихам "Розыск Теркина" приписке в адрес одной из московских редакций пишет: "Я очень прошу пропустить эти небрежные и грубые строки. Я не поэт, но пришлось потрудиться: призвать Твардовского к труду".

    В пожеланиях и советах продолжать "Теркина" поле деятельности героя в мирных условиях определяется обычно родом занятий авторов писем. Одни желали бы, чтобы Теркин, оставшись в рядах армии, продолжал свою службу, обучая молодое пополнение бойцов и служа им примером. Другие хотят его видеть непременно вернувшимся в колхоз и работающим в качестве предколхоза или бригадира. Третьи находят, что наилучшее развитие его судьбы было бы в работе на какой-нибудь из великих послевоенных строек, например на сооружении Волго-Донского канала, и т. п.

    Вот строфы, взятые из послания в стихах к герою книги от имени людей Советской Армии:


        
    Где ж ты, наш Василий Теркин,
    Вася Теркин, наш герой?
    Или ты теперь не Теркин,
    Или стал совсем другой?
     
    О тебе мы часто помним,
    Вспоминаем о былом,
    О войне, как воевали,
    Как покончили с врагом...
     
    Но прошло четыре года,
    Как настал войне отбой,
    Как тебя средь нас не стало,
    Что случилось, брат, с тобой?..
     
    Может, ты ушел на стройку
    Пятилетки боевой?
    Но наш адрес ты ведь помнишь -
    Он все тот же - полевой...
    Но мы знали твой характер,
     
    И уверены мы в том,
    Что ты с нами будешь вместе
    После всей войны большой
    В нашей Армии трудиться,
    Как в семье своей родной,
    Ты ей можешь пригодиться,
    У тебя ведь опыт свой...
    Н. Матвеев
     
    Автор послания выражает уверенность, что герой "Книги про бойца" находится в рядах армии. Другой корреспондент, курсант Ж. Ягупов, от лица самого Теркина утверждает это не без явного упрека в адрес автора книги:


        
    Я готовый вам ответить,
    Мой создатель, мой поэт,
    Разрешите лишь заметить,
    Где вы были столько лет?
    Что-то Армию забыли.
    И обидно очень мне:
    Ведь когда-то мы служили
    Вместе с вами на войне...
    Я солдат хотя не гордый,
    Но обидно мне, поэт...
    Значит, Теркин, в битвах тертый,
    Вдруг в отставку? Шутишь. Нет!
    Я, брат, с Армией сроднился,
    И в отставку мне нельзя...
    И поэтому простите,
    Что, у вас я не спросив,
    Стал курсантом. Как хотите,
    Мне советовал актив.
    Жить хотят со мной солдаты,
    Говорят мне: мол, уважь...
    Остаюся виноватым
    Перед вами,
    Теркин
    Ваш.

    В. Литаврин из Читы, также озабоченный послевоенной судьбой Теркина, допуская ее различные возможности, спрашивает:


    Может, он сейчас в забое
    Выполняет норму втрое,
    Чем дают ему по плану?
    Может быть, подходит к стану,
    И с веселой поговоркой,
    Всем известный Вася Теркин,
    В прошлом доблестный солдат,
    Он дает стальной прокат?..
    Что же делает ваш Теркин:
    Посещает ли вечерки?
    Иль женился уж давно?
    Все пишите - все равно.
    Может, он, мечту лелея,
    Тихим утром средь аллеи
    Внемлет песне соловья?
    Иль давным-давно судья?
    Иль герой он наших дней?
    Иль играет он в хоккей?
    Может, стал он комбайнером?
    Или властвует над хором
    И ведет он драмкружок?
    Где ты, наш родной дружок?..

    А вот А. И. Макаров в своем письме вроде подробной инструкции решительно предлагает мне "пустить" Теркина "на фронт сельского хозяйства".

    "Пусть он, - рекомендует А. И. Макаров, - серьезно и с юмором расскажет и укажет колхозникам и колхозницам, трактористам и работникам МТС, совхозов:

    1. Что продовольствие во всех видах... это физическая сила народа, бодрый дух народа...

    2. Что изобилия продовольствия можно добиться своевременным посевом всех культур хорошими семенами, хорошей обработкой почвы, внесением удобрений, введением правильных многопольных севооборотов...


    Следующий раздел... критика недостатков... по которым надо ударить... теркинским острым словцом:

    1. По недобросовестной работе...
    2. По плохому качеству сельхозмашин и запасных частей к ним.
    3. По... небрежному... уходу за сельхозмашинами, инвентарем, рабочим скотом и сбруей.
    4. По агрономам, которые... не сделали планов правильных многопольных севооборотов.
    5. По виновникам, у которых на полях больше сорняков, чем колосьев.
    6. По Министерству лесного хозяйства.
    7. По руководителям рыбной промышленности".

    И т. д.

    А. И. Макаров представляет себе эту работу в виде объемистой брошюры-сборника... "Теркин в сельском хозяйстве". С иллюстрациями под отдельными заголовками (главами): "Теркин в колхозе, в совхозе, на молочной ферме, в птичнике, на плантациях табака, свеклы, во фруктовом саду, в огороде, на бахчах, на виноградниках, в "Заготзерно" - на элеваторе, на рыбных промыслах и прочее, и прочее.

    Стоит, конечно, пригласить на это дело и помощников и поездить по колхозам и совхозам разных областей и по рыбопромыслам...

    Помочь в этом деле вам готов во всем и всегда, в чем только смогу".

    Уже само по себе такое многообразие пожеланий в отношении конкретной судьбы "послевоенного" "Теркина" ставило бы меня в крайне затруднительное положение.

    Но дело, конечно, не в этом.
     
    Я отвечал и отвечаю моим корреспондентам, что "Теркин" - книга, родившаяся в особой, неповторимой атмосфере военных лет, и что, завершенная в этом своем особом качестве, книга не может быть продолжена на ином материале, требующем иного героя, иных мотивов. Я ссылаюсь на строки из заключительной главы:
     
    Песня новая нужна.

     Дайте срок, придет она.
     

    Однако новые и новые письма с предложениями и настоятельными советами написать "мирного" "Теркина", причем каждому корреспонденту, естественно, представляется, что он первым открыл для меня такую возможность, понуждают меня объясниться с читателями по этому поводу чуть-чуть подробнее.

     "По-моему,- пишет И. В. Леньшин из Воронежской области,- Вы и сами чувствуете и Вам самим жаль, что Вы кончили писать Теркина. Надо бы еще его продолжить... написать, что делает Теркин сейчас..."

    Но если бы это было даже и так, что я жалел бы о разлуке с "Теркиным", я все равно не мог "продолжать" его. Это означало бы "эксплуатировать" готовый, сложившийся и уже как-то отпечатлевшийся в сознании читателей образ, увеличивать количество строк под старым заглавием, не ища нового
    качества.

    Такие вещи в искусстве невозможны. Приведу один пример.

    В той же газете "Красноармейская правда", где печатался "Теркин", печатались "Новые похождения бравого солдата Швейка". Писал эту вещь мой товарищ по работе на фронте литератор М. Слободской. Это было "продолжение" произведения Я. Гашека, созданного на материале первой мировой войны. Успех "Новых похождений бравого солдата Швейка" объясняется, по-моему, во-первых, большой потребностью в такого рода занимательно-развлекательном чтении, во-вторых, конечно, тем, что знакомый образ был сатирически отнесен к условиям гитлеровской армии.

    Но никому, я думаю, не пришло бы в голову продолжать это "продолжение" "Швейка" в послевоенное время. Более того, автор "Нового Швейка" после минувшей войны даже не нашел нужным издать его отдельной книжкой - нет такой книги, а была и есть книга Я. Гашека "Похождения бравого солдата Швейка". Потому что книга Гашека была творческим открытием образа, а работа М.Слободского в данном случае была более или менее искусным использованием готового образа, что, вообще говоря, не может быть задачей искусства. Правда, история литературы знает примеры "использования готовых образов", как это мы встречаем, например, у Салтыкова-Щедрина, переносившего грибоедовского Молчалина или гоголевского Ноздрева в условия иной действительности - из первой во вторую половину XIX века. Но это оправдывалось особыми задачами сатирико-публицистического жанра, не столь озабоченного, так сказать, вторичной полнокровной жизнью этих образов как таковых, а использующего их характеристические, привычные для читателя черты в применении к иному материалу и в иных целях... {Примерно так и можно объяснить теперь появление "Теркина на том свете", который отнюдь не есть "продолжение" "Василия Теркина", а вещь совсем иная, обусловленная именно "особыми задачами сатирико-публицистического жанра". Но об этом, возможно, впереди еще особый разговор с читателями. (Прим. автора)}

    Может быть, для отдельных читателей все эти пояснения излишни, но я имею здесь в виду главным образом тех читателей, которые с неизменной настойчивостью требуют продолжения "Теркина". Между прочим, им тем более непонятно мое "молчание", что "продолжение" им представляется не таким уж трудным.

    В цитированном выше послании В. Литаврина так прямо и говорится:


        
    Где ваш Теркин, где Василий, -
    Вы найдете без усилий,
    Так как, знаю, для поэта
    Малый труд - задача эта .
     
    И Литаврин, как и другие, думающие так, совершенно прав. "Продолжить" "Теркина", написать несколько новых глав в том же плане, тем же стихом, с той же "натурой" героя в центре - действительно "малый труд - задача эта". Но дело в том, что именно эта очевидная легкость задачи лишила меня права и желания осуществить ее. Это значило бы, что я отказался от новых поисков, от новых усилий, при которых только и возможно сделать что-нибудь в искусстве, и стал бы переписывать самого себя.

    А что задача эта, очевидно, не трудная, тому доказательством служат и сами "продолжения" "Василия Теркина", которые до сих пор имеют широкое распространение.

    "Я недавно прочел Вашу поэму "Василий Теркин"...- пишет мне семнадцатилетний Юрий Морятов,- и я решил написать сам поэму "Василий Теркин", только:

        
    Вы писали о том, как Вася
    Дрался с немцем на войне,
    Я пишу о пятилетке
    И о Васином труде.."
     
    Другой молодой поэт, Дмитрий Морозов, пишет "Открытое письмо Василия Теркина бывшим однополчанам" в плане освещения именно послевоенной судьбы героя:

        
    В арсенал мой автомат
    Сдан под смазкой жирной.
    Я по форме - не солдат,
    Перешел, как говорят,
    К жизни новой, мирной.
    Край наш древний - глушь да лес -
    Весь преобразился,
    Так сказать, большой прогресс
    В жизни проявился.
    Укрепились мы весной,
    Зажили богато.
    Как в атаку, словно в бой,
    Шли на труд солдаты.
    Демобилизован я
    В первый срок Указа,
    Дом отстроил, и своя
    Завелась теперь семья,
    Или, скажем, база.
    Слава мирному труду!
    Нынче будьте зорки.
    Если что,- так я приду!
    Шлю привет. В. Теркин.

    Из "продолжений" и "подражаний" "Теркину", известных мне, можно было бы составить книгу, пожалуй, не меньшего объема, чем существующая "Книга про бойца". Мне известны случаи печатных продолжений "Теркина".

    Например, в нескольких номерах газеты "Звезда" на заводе в Перми печатался "Василий Теркин на заводе" Бориса Ширшова:

        
    В новой летней гимнастерке
    (Отпуск взять пришел черед)
    Фронтовик Василий Теркин
    Навестить решил завод.
    Говорят, Василий Теркин
    Из смоленской стороны,
    А другие спорят: "В сборке
    Он работал до войны".
    Ну, а третьи не шутейно,
    А серьезно говорят:
    "Вася Теркин! Да в литейном
    Вместе много лет подряд
    Проработали". Короче,
    Чтоб не спорить, скажем так:
    Теркин нашим был рабочим,
    Остальное все пустяк..

    Главы "Теркин в сборочном цехе", "Теркин в инструментальном цехе", "Теркин в литейном цехе" и другие рассказывают об участии приезжего солдата в заводских делах, о его встречах с рабочими; собственные имена и конкретные факты производственной жизни - фактура привычной строфики и интонации стиха "Теркина".

    Спорить с читателем - дело невыгодное, безнадежное, но объясниться с ним при нужде можно и должно. В порядке этого объяснения приведу еще такой пример.

    Когда я написал "Страну Муравию" и опубликовал ее в том виде, как она есть до сих пор, то не только я, по молодости, но и многие другие товарищи считали, что это "первая часть". Предполагались еще две части, в которых путешествие Никиты Моргунка распространилось бы на колхозы юга страны и районы Урало-Кузбасса. Это представлялось обязательным, а главное - и трудов-то, казалось, не составляло больших: повествование развернулось, стиль и характер его определились - давай дальше. Но эта-то очевидная легкость и обязательность задачи насторожили меня. Я отказался от "продолжения" поэмы и до сих пор не жалею об этом.

    "Василий Теркин" вышел из той полуфольклорной современной "стихии", которую составляют газетный и стенгазетный фельетон, репертуар эстрады, частушка, шуточная песня, раек и т. п. Сейчас он сам породил много подобного материала в практике газет, специальных изданий, эстрады, устного обихода. Откуда пришел - туда и уходит. И в этом смысле "Книга про бойца", как я уже отчасти говорил,- произведение не собственное мое, а коллективного авторства. Свою долю участия в нем я считаю выполненной. И это никак не ущемляет мое авторское чувство, а, наоборот, очень приятно ему: мне удалось в свое время потрудиться над выявлением образа Теркина, который приобрел, как свидетельствуют письменные и устные отзывы читателей, довольно широкое распространение в народе.

    В заключение хочу от всего сердца поблагодарить моих корреспондентов за их письма о "Теркине", как те, что содержат в себе вопросы, советы и замечания, так и те, что просто выражают свое доброе отношение к этой моей работе.
     
    За годы после опубликования этой статьи "теркинская почта" принесла множество новых читательских откликов. Они приходили и приходят по случаю то нового издания "Книги про бойца", то очередной радиопередачи "Василий Теркин" в исполнении покойного Д. Н. Орлова, то постановки одноименного спектакля в профессиональных театрах (сценическая композиция К. Воронкова) и на сцене армейской самодеятельности, наконец, по случаю появления в печати других моих книг.

    Среди этих откликов большое место занимает такой активный вид читательского участия в судьбе книги, как многочисленные "самодеятельные" инсценировки, сценарии или их либретто по "Теркину", не говоря уже о настоятельных предложениях такого рода автору книги.

    Но, пожалуй, еще более активной формой читательского отношения к герою книги является стремление как бы продлить его сегодняшнюю жизнь, перенести его из фронтовой обстановки в условия мирного послевоенного труда. Статья, объясняющая, почему автор воздерживается от "продолжения" этой своей книги на новом материале, отнюдь не уменьшила такие читательские требования и пожелания. Но стихотворные послания - призывы к продолжению "Теркина" его автором решительно уступили главное место "продолжениям" "Книги про бойца" самими читателями, пусть даже людьми с некоторыми затаенными или явными литературными претензиями, но, во всяком случае, не литераторами-профессионалами.

    Вслед за Теркиным - курсантом военного училища появляются: Теркин - зенитчик ПВО; Теркин - демобилизованный, едущий на строительство Братской ГЭС; Теркин в электрокузнечном цехе; Теркин на целине; Теркин - милиционер... Появляются "сыновья" и "племянники" Теркина - годы идут, и даже возраст героя в соответствии с интересами молодых читателей претерпевает такого рода "поправки".

    Некоторые из этих "Теркиных" печатались: "Василий Теркин в ПВО" старшего лейтенанта Е. Чумакова - в газете "На боевом посту"; "Яша Теркин" М. Ивановой - "Трудовые резервы" (Алма-Ата); "Теркин в пожарных войсках" - "Тревога" (Харьков) и др. {За последние два-три года, в связи с выходом в свет "Теркина на том свете", количество подражаний и продолжений в моем "теркинском архиве", пожалуй, удвоилось, причем тематика их и полемическая или иная направленность определялась уже содержанием этого второго "Теркина", (Прим. автора.)}
     
    Литературные достоинства этих "продолжений", как напечатанных, так и рукописных, иногда весьма больших по объему, конечно, условны - их прямая зависимость от "Книги про бойца" не только в заимствовании основного образа, но и во всей фактуре стиха очевидна. Да она и не маскируется их авторами, не выдается за что-нибудь иное, чем газетный, стенгазетный или эстрадный материал местного или "отраслевого" назначения. Во всяком случае, побуждения этих авторов трогательны и бескорыстны.

    Словом, именно так: образ Теркина "откуда пришел - туда и уходит" - в современную полуфольклорную поэтическую "стихию". И такое коллективное "продолжение" "Теркина" может меня только радовать и вызывать во мне только чувство дружеской признательности к
    моим многочисленным, так сказать, соавторам по "Теркину".
    НАЗАДДАЛЕЕ ...