ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Париж, 12 мая 1847 г.

Кажется, четыре месяца не бог знает что, а сколько верст, миль и льё проехал я с тех пор, как мы расстались с вами на белом снегу в Черной Грязи*... Да что версты! Сколько впечатлений, станций, готических соборов, новых мыслей, старых картин, дебаркадеров,-- просто удивляешься, как это все может поместиться в душе. Надобно признаться, для праздного человека нет лучше жизни, как жизнь туриста: занятий тьма, все надобно видеть, всюду успеть,-- подумаешь, что дело делаешь: бездна забот, бездна хлопот... Зато ничего не может быть печальнее для путника, вошедшего во вкус, как приезд в Париж: ему становится неловко и страшно, он чувствует, что приехал, что ехать далее некуда, и не бежит он на другой день с комиссионером из галереи в галерею, усталый и озабоченный, и не осмотривает редкостей и не лазит на колонны, а скромно идет к Юману заказывать платье... "Dans une semaine, Monsieur, dans une semaine..." {"Через неделю, сударь, через неделю..." (франц.).-- Ред.}, и он не удивляется этому ответу, пройдут не одна и не две недели... Очень грустно!..

Париж -- столичный город Франции, на Сене... Мне хотелось только испугать вас; не стану описывать виденного мною: я слишком порядочный человек, слишком учтивый человек, чтобы не знал, что Европу все знают, что всякий образованный человек по крайней мере состоит в подозрении знания Европы, а если ее не знает, то невежливо ему напоминать это. Да и что сказать о предмете битом и перебитом -- о Европе?

С легкой руки Фонвизина, и особенно с карамзинских "Писем русского путешественника", у нас всё рассказали о Европе в замечательных письмах русского офицера*, сухопутного офицера, морского офицера, обер-офицера и унтер-офицера; наконец, гражданские деловые письма его превосходительства Н. И. Греча и приходо-расходный дневник М. П. Погодина договорили последнее слово*. Для того, чтобы описывать путешествия, надобно по крайней мере съездить в пампы Южной Америки, как Гумбольдт, или в Вологодскую губернию, как Блазиус, спуститься осенью по Ниагарскому водопаду или весною проехать по костромской дороге. Впрочем, судьба путешественников по Европе, имеющих слабость писать, скоро улучшится. Теперь уже трудно и почти невозможно видеть Европу, но через несколько лет она совсем изгладится из памяти людской, для этого собственно и учреждаются железные дороги. Европа для путешественника превратится в несколько точек, освещенных фонарями, в несколько буфетов, украшенных рюмками. Тогда новые Куки и Дюмон-Дюрвили выйдут из вагонов (если б и прежний Дюмон-Дюрвиль вышел из вагона, не сгорел бы он на версальской дороге*) и пойдут во внутренность Европы и расскажут нам о нравах и жизни людей, не на железной дороге живущих. Сколько раз я мечтало том, когда окончат кенигсбергскую дорогу,-- как славно и полезно будет путешествовать! Доплелся до Кенигсберга, сел в вагон -- и не выходи, пожалуй; машина свистнула и пошла постукивать: Берлин -- 4 минуты для наливки воды; Кёльн -- 3 минуты для смазки колес; Брюссель -- 5 минут для завоевания бутерброда с ветчиной; Валансьен -- 4 минуты, для того чтоб доказать французскому правительству, что оно не умеет отыскивать спрятанных сигар; Париж -- 15 минут для переезда в омнибусе из одного дебаркадера в другой; Гавр -- 3 минуты для перегрузки на пароход... а там в Нью-Йорк и, словом, не успеешь опомниться -- и опять в Ситке, в Сибири, т. е. опять дома.

А впрочем, беды большой нет, если ....

ДАЛЕЕ СКАЧАТЬ  *.DOC 589 Kb