рус. револ. демократ, философ, писатель. Окончил Московский университет
(1833), где возглавлял революционный кружок. В 1834 г. арестован, шесть
лет провел в ссылке. После поражении европейских революций 1848
г. разочаровался в революционных возможностях Запада и разработал
теорию "русского социализма", став одним из основоположников
народничества. Автобиографическое сочинение "Былое и думы" (1852
- 1868) - один из шедевров русской классической литературы. Умер в
Париже, могила в Ницце.
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Париж, 12 мая 1847 г.
Кажется, четыре месяца не бог знает
что, а сколько верст, миль и льё проехал
я с тех пор, как мы расстались с вами на
белом снегу в Черной Грязи*... Да что
версты! Сколько впечатлений, станций,
готических соборов, новых мыслей, старых
картин, дебаркадеров,-- просто удивляешься,
как это все может поместиться в душе.
Надобно признаться, для праздного
человека нет лучше жизни, как жизнь
туриста: занятий тьма, все надобно
видеть, всюду успеть,-- подумаешь, что
дело делаешь: бездна забот, бездна
хлопот... Зато ничего не может быть
печальнее для путника, вошедшего во
вкус, как приезд в Париж: ему становится
неловко и страшно, он чувствует, что
приехал, что ехать далее некуда, и не
бежит он на другой день с комиссионером
из галереи в галерею, усталый и
озабоченный, и не осмотривает редкостей
и не лазит на колонны, а скромно идет к
Юману заказывать платье... "Dans une
semaine, Monsieur, dans une semaine..." {"Через
неделю, сударь, через неделю..."
(франц.).-- Ред.}, и он не удивляется
этому ответу, пройдут не одна и не две
недели... Очень грустно!..
Париж -- столичный город Франции,
на Сене... Мне хотелось только испугать
вас; не стану описывать виденного мною:
я слишком порядочный человек, слишком
учтивый человек, чтобы не знал, что
Европу все знают, что всякий образованный
человек по крайней мере состоит в
подозрении знания Европы, а если ее не
знает, то невежливо ему напоминать это.
Да и что сказать о предмете битом и
перебитом -- о Европе?
С легкой руки Фонвизина, и особенно с
карамзинских "Писем русского
путешественника", у нас всё рассказали
о Европе в замечательных письмах
русского офицера*, сухопутного офицера,
морского офицера, обер-офицера и
унтер-офицера; наконец, гражданские
деловые письма его превосходительства
Н. И. Греча и приходо-расходный дневник
М. П. Погодина договорили последнее
слово*. Для того, чтобы описывать
путешествия, надобно по крайней мере
съездить в пампы Южной Америки, как
Гумбольдт, или в Вологодскую губернию,
как Блазиус, спуститься осенью по
Ниагарскому водопаду или весною проехать
по костромской дороге. Впрочем, судьба
путешественников по Европе, имеющих
слабость писать, скоро улучшится. Теперь
уже трудно и почти невозможно видеть
Европу, но через несколько лет она
совсем изгладится из памяти людской,
для этого собственно и учреждаются
железные дороги. Европа для путешественника
превратится в несколько точек, освещенных
фонарями, в несколько буфетов, украшенных
рюмками. Тогда новые Куки и Дюмон-Дюрвили
выйдут из вагонов (если б и прежний
Дюмон-Дюрвиль вышел из вагона, не сгорел
бы он на версальской дороге*) и пойдут
во внутренность Европы и расскажут нам
о нравах и жизни людей, не на железной
дороге живущих. Сколько раз я мечтало
том, когда окончат кенигсбергскую
дорогу,-- как славно и полезно будет
путешествовать! Доплелся до Кенигсберга,
сел в вагон -- и не выходи, пожалуй; машина
свистнула и пошла постукивать: Берлин
-- 4 минуты для наливки воды; Кёльн -- 3
минуты для смазки колес; Брюссель -- 5
минут для завоевания бутерброда с
ветчиной; Валансьен -- 4 минуты, для того
чтоб доказать французскому правительству,
что оно не умеет отыскивать спрятанных
сигар; Париж -- 15 минут для переезда в
омнибусе из одного дебаркадера в другой;
Гавр -- 3 минуты для перегрузки на
пароход... а там в Нью-Йорк и, словом, не
успеешь опомниться -- и опять в Ситке,
в Сибири, т. е. опять дома.